Живые и мертвые - Страница 111

111

— Что вы спрашиваете?

Малинин подошел к столу, вынул из кармана гимнастерки очки, никак не шедшие к его крупному, сильному лицу, раскрыл тетрадку и провел пальцами по списку. В списке значилось двадцать шесть номеров. Он обмакнул ручку, добавил номер двадцать седьмой и вывел каллиграфическим почерком: «Синцов…»

— Имя, отчество?

— Иван Петрович.

«И.П.» — написал Малинин, промокнул тетрадь пресс-папье, положил обратно в карман галифе и только тогда сказал:

— Явимся — доложу комиссару батальона. Как решит… А я свое мнение скажу.

Он не подчеркнул этой фразы, хотя она значила многое. Он шестнадцать лет просидел за учетным столом и только два года назад, испортив зрение, перешел в инструкторы. Здесь, в районе, его мнение имело вес, особенно в таком деле, как проверка кадров, как доверие или недоверие. Тем сильней, конечно, была и его ответственность за этого сидевшего напротив человека, и Малинин прекрасно понимал это, хотя и не подчеркивал.

Слова Малинина о том, что он еще доложит комиссару, прошли мимо сознания Синцова. Он был слишком счастлив открывшейся перед ним возможности сегодня же вместе с Малининым попасть в коммунистический батальон.

— Никогда в жизни вам этого не забуду, — сказал он.

— А зачем помнить? — ответил Малинин со своей обычной угрюмой повадкой. — Если б я тебе с барахлом места до Казани достал, вот это бы надо помнить, — усмехнулся он. — Вчера человек двадцать обещали век не забыть. А тебе что ж, помогаю опять на войну попасть! Так ты все равно попадешь. Один черт, только лишняя волокита была бы.

— Ладно, молчу, — сказал Синцов. — Я просто рад, что вы мне поверили. Могли не поверить, а поверили. Вот и все.

— А всем верить нельзя, — по-своему поняв это замечание, как вообще жалобу на бдительность, сердито отозвался Малинин. — Всем верить — в трубу вылетишь. Да и черт с тобой, что вылетишь, — Советскую власть по ветру пустишь. Хотел бриться, да отдумал, — снова сам себя перебил он. — Если хочешь, брейся, там, на подоконнике, моя бритва и кисточка. Время еще есть…

Наскоро намылившись, Синцов стал сдирать неподатливую трехдневную бороду.

— Квасцы там поищи; ишь кровищи-то, словно борова зарезали. — Малинин взглянул через плечо на его исцарапанное лицо.

Но где лежат квасцы, объяснить не успел. В дверь постучали, Малинин неприветливо отозвался: «Ну…» — и дверь скрипнула и открылась. Синцов прекратил поиски квасцов и повернулся. В дверях стояла высокая худощавая женщина с рюкзаком в руках.

— Здравствуй, принесла вот тебе, — сказала она, и Малинин шагнул ей навстречу.

Синцов понял, что это пришла жена Малинина, и, стараясь не слушать их разговор, стал убирать за собой после бритья, но отдельные фразы все равно доносились до него.

— Вот это хорошо, — одобрил Малинин, — а этого не надо. Сказал, не надо, — значит, не надо. Две смены хватит.

— Возьми, куда ж их оставлять! — настаивала жена.

Но Малинин буркнул, что он не верблюд, а носильщиков не будет… Потом Синцов не расслышал несколько фраз, потом Малинин сказал:

— На, тут четыреста.

— Зачем же все-то? А себе? — сказала жена.

— А для чего мне теперь деньги? — спросил Малинин, и это, кажется, испугало жену — она всхлипнула.

Синцов все убрал и, не зная, что делать дальше, продолжал сидеть спиной к Малинину и его жене. «Наверное, сейчас они обнялись на прощание, и если что-то и говорят друг другу, то очень тихо», — подумал он.

— На пару белья, — вдруг сказал за его спиной Малинин, и на колени Синцову полетела пара старого, заштопанного, но чистого белья. — А то, я вижу, ты без запаса. Жена понатащила тут лишнего.

Синцов повернулся и увидел, что жены Малинина уже нет в комнате. Они так тихо и незаметно простились, что он и не слышал, как она вышла.

Малинин затолкал в рюкзак бритвенный прибор, надел поверх своего синего полувоенного костюма старое черное драповое пальто и такую же черную драповую кепку и вскинул на плечо стоявшую в углу винтовку.

— Пошли!

Когда они вышли на улицу, Малинин остановился на тротуаре и, запрокинув голову, оглядел здание райкома, словно запоминая его перед разлукой.

— Сколько вы тут проработали? — спросил Синцов.

— В райкоме — с двадцать третьего, а в этом доме — как переехал сюда, с двадцать шестого. Стекла зеркальные были, — неожиданно добавил Малинин, — еще с царского времени, и в одну ночь, с одной бомбы почти все повыбило, а? Пришлось, как ларек, фанерой заколачивать!

Малинин видел вчера и позавчера то же самое, что видел Синцов, но по своему положению райкомовского работника знал больше, чем видел. Конечно, и вчера и позавчера пена кипела на поверхности, но под этой поверхностью обстановка и на самом деле была грозная. Эвакуация проводилась громадная и на последнем этапе такая сверхпоспешная, что паника могла выйти еще большая, чем вышла. На фронте был прорыв, туда уже трое суток, как в ненасытную прорву, пихали все, что было под руками, но положение еще и теперь оставалось тяжелым.

Секретарь райкома Голубев, к которому Малинин, улучив минуту, зашел проститься сегодня в пять утра, поглядел ему в глаза и сказал:

— Вчера сгоряча разрешил тебе уйти в батальон, а сегодня жалею. Нужен был бы ты мне здесь…

— А там? — Малинин готов был сделать так, как ему скажут, но в душе не хотел, чтобы секретарь изменил свое решение.

— Там тоже нужен, — сказал Голубев. — Наверное, вас почти сразу в бой кинут.

Они были в кабинете вдвоем, а работали вместе уже восемь лет.

111